Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире]
Никогда еще Пупаракис не овладевал Ким с таким неистовством. Он покинул ее на рассвете, разбитую, истерзанную, оставив все двери нараспашку. Ему казалось, что в его душе навсегда погасли последние проблески света.
Когда стало ясно, что группа направляется к нему, Пупаракис принялся наблюдать за приближающимся кортежем, рассматривая во всех деталях поочередно девушку с ослепительно белыми волосами, худую как виселица, толкающую кресло с калекой, толстяка с утиной походкой, бородача в морской фуражке, большого бритоголового парня, утыканного кольцами, и какого-то квазимодо с содранной шкурой, трусившего за ними следом.
В другое время он непременно расхохотался бы, но сейчас лишь подал знак двум узбекам, ждавшим внутри склада, и облокотился на перила причала, повернувшись лицом к спокойному океану.
Пиу отошла назад, ее место занял Жиль, который и подкатил кресло с Максом к Пупаракису. Грек сделал вид, что не замечает их. Он прикурил от золотой зажигалки сигару. Теперь в открытом море можно было различить трубы буксировщиков. «Константин» плыл первым, задрав носовую часть под тяговым усилием тросов; рядом с силуэтом «Саратова» он казался таким маленьким, что напоминал букашку, тянущую панцирь скарабея.
— У нас назначена встреча, — сказал Макс.
Грек повернул к нему голову и долго его изучал, задержавшись взглядом на гипсовых повязках. Он выпустил ему прямо в лицо сигарный дым и, не сказав ни слова, вновь принялся вглядываться в море.
Два узбека вышли из укрытия и медленно приблизились. Буффало тотчас же коснулся ладонью рукояти своего ножа. Прошло несколько долгих минут молчания и неподвижности. По ободранному телу Пеле струился пот.
— Вы можете говорить, — произнес наконец Пупаракис.
Макс вдруг почувствовал, что ему нехорошо. Он спрашивал себя, по какому праву он пришел требовать отчета у этого человека. Путаясь в словах, он объяснил, что хотел только удостовериться, что с Ким все в порядке.
— Вам нечего беспокоиться. Она великолепно себя чувствует, и ей очень нравится моя компания.
— Я хотел бы иметь на этот счет чуть больше уверенности.
— На каком основании?
Макс пробормотал еще что-то, потерялся в рассуждениях о дружбе и наконец заявил, что девушка все же несовершеннолетняя.
— Любовь не знает возраста, — бросил Пупаракис.
— Если речь идет о любви, это все меняет. Но я бы хотел быть уверенным, что она разделяет ваши чувства.
— Вы хотите с ней встретиться?
— Да, я бы на этом настаивал.
— Я не возражаю, — сказал Пупаракис.
Он бросил сигару на землю и раздавил ее каблуком. Макс задавался вопросом, зачем с таким упорством растирать в пыль уже потушенный окурок, и увидел в этом жесте выражение едва сдерживаемой ярости. Если только это не был условный знак для телохранителей. Но два узбека, которые держались в нескольких метрах, никак на это не среагировали. Они, казалось, пристально всматривались в некую точку на море прямо перед собой.
Очень многие взгляды в этот миг были устремлены в том же направлении.
* * *При виде порта Сиум заглушил дизель. Лишившись собственного хода, «Саратов» стал мертвым грузом. Тросы были натянуты до предела, буксиры задирали носы к небу, что делало их похожими на вздыбленных под уздой лошадей.
За исключением двух человек, стоящих за штурвалом, все рабочие и моряки собрались в ограждении рубки, вокруг которой кружились тучи чаек. Маневрирование, которым руководил капитан «Константина», обещало быть не из легких. Глубина фарватера во время прилива превышала осадку подводной лодки всего на два или три метра, и при малейшем отклонении от курса имелся риск сесть на мель. К тому же узость прохода не позволяла буксирным судам плыть веером. Два из них должны были вести «Саратов» на коротких тросах, а два других толкать корму.
Сиум осматривал в бинокль вход в порт и причалы. Большая толпа рабочих уже собралась вокруг подъемных кранов. Чуть дальше он заметил машину Пупаракиса, окруженную несколькими неподвижными силуэтами.
Он полагал, что хозяин даст ему по меньшей мере неделю отдыха. Он провел бы ее на борту стоящего у причала «Саратова», пока не приступят к демонтажу судна. За всю его долгую жизнь не было места, где он чувствовал себя лучше, чем здесь, но понять причину этого он был не в состоянии. Его точно околдовала некая таинственная сила, исходящая от большой подводной лодки. Ночами на своем лежаке он слушал сдерживаемое дыхание мотора, вибрации корпуса и неотступно думал о четырех смертоносных жалах, дремавших в носовой части. Окружавшие его металлические конструкции оживали. Ему казалось, что он лежит в брюхе какого-то чудовища, окруженного трагическим ореолом плена, изгнания и обреченности на смерть.
Во время плавания он неоднократно испытывал сильное желание оборвать тросы, освободиться от балласта и хоть разок попробовать погружение на небольшую глубину. Из-за огромного риска идея казалась абсурдной. И все же ему пришлось изо дня в день бороться с этим искушением, которое становилось все навязчивее, словно плененное животное отдавало ему свои властные приказы.
После долгих раздумий Сиум решил пока не сообщать о торпедах. Это была тайна, которую делил с «Саратовом» только он один, и ему хотелось ее сохранить. Он собрался было и вовсе промолчать, но отказался от этой мысли, вовремя сообразив, что жар от газовых резаков и лазеров может вызвать взрыв и привести к массовой гибели людей на верфях.
С мостика уже был виден почерневший от воды свайный мол. «Константин» и «Афина» укоротили швартовы и плыли бок о бок. Два других буксира совершали маневр, чтобы встать в хвосте конвоя. Сиум почувствовал, как по его телу разливается тоска большого корабля.
* * *Во время маневра Пупаракис не проронил ни слова. Он сходил к «ягуару» за биноклем, который висел теперь у него на животе.
Макс и не помышлял о продолжении разговора. Вместе со всеми он не отрывал глаз от только что вошедшего в фарватер «Саратова». Зрелище лишило его дара речи. Было слышно только, как ворчат буксиры с побелевшими от слюны форштевнями, втаскивающие мастодонта в его стойло.
В ослепительном свете корабль скользил по воде с величавой медлительностью. Легкая пена трепетала на его округлых бортах. Не обращая внимания на буксиры, сотни морских птиц сопровождали его множеством крыльев, но без тех криков, с которыми они обычно эскортировали рыболовецкие суда.
Окруженный молчанием птиц, встречаемый безмолвием людей, «Саратов» подходил все ближе. Серебряные водовороты расходились от его черной морды. Он был похож на огромного кита, доверчиво позволившего себя пленить, и вот теперь плыл, величественный и тихий, навстречу своим палачам.
Со всех кварталов порта сбежались люди и столпились на причале. Стариков пропускали в первые ряды, детей поднимали на плечи. Однако толпа молчала: не было слышно ни криков, ни шепота.
На полпути к берегу нарушилось равновесие между усилиями тянущих и толкающих буксиров. Нос лодки слегка сместился влево, затем раздался протяжный скрежет, перекрывший шум моторов. Все поняли, что киль «Саратова» скребет по каменистому дну. Скорбный стон стали был невыносим. Люди затыкали уши, закрывали глаза.
— Черт побери! — закричал Пупаракис. — Они посадят его на мель!
Двигатели «Константина» и «Афины» ревели во всю мощь, пытаясь вернуть корабль на прежнюю ось. Раздалось еще несколько глухих ударов, затем безучастная ко всему лодка вновь приняла правильное положение.
Некоторые уже представляли себе рубец, оставшийся на брюхе «Саратова» в результате этой оплошности, отчего испытывали нечто вроде сострадания. Конечно, всем была известна участь, уготованная этому большому кораблю, который очень скоро будет разрезан на части и отправлен на переплавку. Но, может быть, именно неизбежность этого и наполняла их грустью и благоговением.
— Ну где и когда вы желаете встретиться? — раздраженно спросил Пупаракис.
Макс с трудом оторвал взгляд от «Саратова».
— Как вам будет угодно, — ответил он.
— Мне все равно. Вы можете повидаться с ней у меня, или она может прийти к вам. Решайте, у меня нет больше времени.
— Как вы, вероятно, заметили, мне трудно передвигаться. Я предпочел бы, чтобы она пришла ко мне на улицу Салин, дом пятнадцать.
— Хорошо. Я отвезу ее туда завтра вечером. У вас все?
— Эта подводная лодка, — сказал Макс, — это что-то фантастическое. Можно было бы поставить ее на причале и открыть для посещений. Это внесло бы некоторое оживление в жизнь порта.
— Я скажу вам, что сделают с этой развалиной. Вначале с нее сдерут шкуру, лист за листом, затем размозжат кости и распилят ее на мелкие кусочки. Ничего от нее не останется, кроме листового железа и брусков металла, которыми можно будет наполнить две тысячи грузовиков. Никто и ничто не сможет этому помешать.
